Категории

Государственное регулирование, Таможня, Налоги

Маркетинг, товароведение, реклама

Страховое право

Налоговое право

Охрана природы, Экология, Природопользование

Компьютеры и периферийные устройства

Микроэкономика, экономика предприятия, предпринимательство

Литература, Лингвистика

Банковское дело и кредитование

Бухгалтерский учет

Экономическая теория, политэкономия, макроэкономика

Политология, Политистория

Радиоэлектроника

Муниципальное право России

Технология

Психология, Общение, Человек

Международное право

Биржевое дело

Медицина

Музыка

Биология

Химия

Социология

Компьютерные сети

Космонавтика

Техника

Физика

Историческая личность

Программирование, Базы данных

Религия

Криминалистика и криминология

История государства и права зарубежных стран

Сельское хозяйство

Культурология

Педагогика

Транспорт

Математика

Компьютеры, Программирование

География, Экономическая география

Философия

Материаловедение

Право

Ценные бумаги

Астрономия

Международные экономические и валютно-кредитные отношения

Трудовое право

Искусство

Пищевые продукты

Охрана правопорядка

Менеджмент (Теория управления и организации)

Ветеринария

Гражданское право

Адвокатура

Гражданское процессуальное право

Нероссийское законодательство

Римское право

Российское предпринимательское право

Семейное право

Уголовный процесс

Таможенное право

Теория государства и права

Уголовное и уголовно-исполнительное право

Финансовое право

Хозяйственное право

Экологическое право

Гражданская оборона

Иностранные языки

Металлургия

Конституция в киберпространстве: закон и свобода за электронной границей (english/russian)

Конституция в киберпространстве: закон и свобода за электронной границей (english/russian)

Пользователь надевает очки, подключенные к мощному компьютеру, вместе со специальным комплектом электронных перчаток (и возможно другим устройством), подключенным к этому же компьютеру, и, выглядя похожим на героя фильма 'Звездные войны', совершает первые шаги в управляемую компьютером, трехмерную, интерактивную, бесконечно расширяемую галлюцинацию ненаркотической природы, которую можно видеть, слышать и трогать — позволяющую пользователю буквально перемещаться сквозь информацию и ощущать ее. Я использую термин 'киберпространство' гораздо более широко, чем многие в последнее время. Я его использую, чтобы охватить полный объем распространяемых с помощью компьютеров звуков и/или изображений, которые уже широко рассеялись в современном обществе — начиная от вещей таких же вездесущих как обычный телефон, и заканчивая вещами, которые все еще не распространились широко подобно компьютерным доскам объявлений и сетям как Prodigy, или как WELL ('Whole Earth 'Lectronic Link'), основанная здесь в Сан-Франциско. В общем и целом моя тема — вовлечение этого быстро распространяющегося проявления в наш конституционный порядок. Это тот конституционный порядок, который делит общественную, юридическую, и политическую вселенную по границам 'физического места' или 'временной близости'. Особенно стоит заметить, что эти самые границы в киберпространстве теряют форму или совсем исчезают.

Вопрос, следовательно, таков: когда границы, по которым написана наша Конституция, искажаются или исчезают, что случается с самой Конституцией? Установка Этапа Чтобы установить этап с помощью, быть может, неизвестного примера, рассмотрим решение, вынесенное девять месяцев тому назад в процессе “штат Мериленд против Крейга”, где Верховный Суд Соединенных Штатов отстоял честь штата, установив предполагаемое злоупотребление ребенком в суде с обвинителем, дававшим показания не в присутствии обвиняемого, а по одностороннему закрытому телевидению.

Шестая Поправка, которая, конечно, предшествовала телевидению на полтора столетия, гласит: 'Во всех уголовных обвинениях обвиняемый должен иметь право . . . лично быть ознакомлен со свидетельствующими против него'. Судья О'Коннор написал для незначительного большинства из пяти Судей, что государственные процедуры, тем не менее, подвели справедливый баланс между издержками для обвиняемого и пользой для жертвы и общества в целом. Судья Скалиа, объединившись затем в Суде с тремя 'либералами' (Бреннаном, Маршаллом и Стивенсом), возражал против такого подхода к толкованию Шестой Поправки с позиции издержек-пользы. Он написал: Суд убедительно доказал, что Мэрилендская процедура служит законным интересам и дает обвиняемому фактически все гарантии Статьи об Очной Ставке (все, кроме очной ставки). Я убежден, следовательно, что Мэрилендская процедура фактически является конституционной.

Поскольку фактически она, тем не менее, не конституционная, я [возражаю]. Возможно ли, что высокотехнологичное, закрытое телевидение, так же знакомое самому молодому судье в составе суда, как его таким же молодым сотрудникам, должно было бы иметь некоторое отношение к хитрому вызову Судьи Скалиа 'виртуальной' конституционной реальности? Даже если бы Судья Скалиа не употребил словосочетание 'виртуальная реальность', а я подозреваю, что не употребил, его несогласное мнение о Статье об Очной Ставке требует от нас “поставить перед собой” снова приходящую на ум задачу, как конституционные положения, записанные два столетия тому назад, должны истолковываться и применяться в постоянно меняющихся обстоятельствах.

Должна ли технологическая навязчивая идея издержек-пользы современного общества принижать старомодное значение прямой очной ставки, которая Конституцией на вид сохраняется как первостепенная? Я надеюсь, что нет. В этом отношении я полностью согласен с Судьей Скалиа. Но новые технологические возможности видеть вашего обвинителя при том, что ваш обвинитель совершенно не видит Вас, — возможности оградить обвинителя от любых неудобств, от которых обвинитель не мог быть огражден прежде, чем односторонне прозрачные зеркала или закрытое телевидение были разработаны — должны привести нас к вопросу самим себе, действительно ли двухсторонняя очная ставка, в которой ваш обвинитель чувствует себя неудобно, и таким образом его ложь менее вероятна, является сутью значения Статьи об Очной Ставке. Если так, то 'виртуальная' очная ставка должна быть признана конституционно недостаточной. Если нет — если суть значения, удовлетворяющего Статье об Очной Ставке, это именно возможность видеть вашего обвинителя, когда он говорит, что Вы это сделали, — тогда 'виртуальная' очная ставка была бы достаточной. Новые технологии должны заставить нас взглянуть более пристально именно на те значения Конституции, которые нужно сохранить.. Новые технологии не должны заставлять нас реагировать рефлексивно в любом случае — и в случае, когда мы допускаем, что Составители не знали о технологиях, когда делали свои выводы и ценности абсолютными, и в случае, когда мы допускаем, что эти новые технологии не могут, возможно, подсказать новые пути выхода из старых дилемм и, следовательно, должны быть проигнорированы.

Односторонне прозрачное зеркало дает отличную метафору для той задачи, которая стоит перед нами. Как постановил Верховный Суд в другом случае несколько лет тому назад, 'присутствующее здесь отражение в зеркале требует от нас пройти сквозь аналитическое зеркало, чтобы понять его'. (“NCAA против Тарканиана”, 109 S. Ct. at 462.). Миром, в котором Статья Шестой Поправки об Очной Ставке была записана и ратифицирована, был мир, в котором 'процесс очной ставки' с вашим обвинителем обязательно означал одновременное физическое противостояние, при котором ваш обвинитель должен осознавать, что он обвиняет Вас.

Замкнутое телевидение и односторонне прозрачные зеркала изменили все это путем разделения этих двух измерений очной ставки, обозначая сдвиг в условиях передачи информации, который часто встречается в киберпространстве. Что означает такой сдвиг для конституционного анализа? Общая реакция — это рассматривать шаблон, существовавший до появления новой технологии (шаблон, по которому, сказав 'A', обязательно нужно сказать 'Б') как по существу произвольный или случайный. При таком подходе, если однажды технологическое изменение сделает возможным сказать 'A' без 'Б' — увидеть вашего обвинителя без возможности для него или ее видеть Вас, или, в качестве другого примера, читать чью-то почту без ее ведома — можно заключить, что 'старое' Конституционное положение о 'Б' неуместно; можно также заключить, что для правительства достаточно гарантировать только 'A'. Иногда дело будет обстоять именно так, но существенно понимать, что иногда так не будет.

Свойство, характеризующее современность, — это субординация между намеренностью и случайностью — точное понимание того, насколько случайны и совпадающи связи, которые мы часто привыкли устанавливать. Как современные люди мы понимаем, что множество путей, по которым мы делим и организовываем мир, отражают, что наша общественная история и культурное наследие и, возможно, наши неврологические связи приносят в мир также нисколько не изменяемый 'порядок вещей'. Замечательный пример исходит из очерка Джорджа Луиса Борджеса 'Other Inquisitions', датируемого 1966 годом. В нем автор описывает следующую таксономию царства животных, которую он приводит из старинной Китайской энциклопедии, озаглавленной “Небесный Рынок Доброжелательного Знания”: На этих древних страницах записано, что животные разделяются на: a) b) c) d) e) f) g) h) i) j) k) l) m) n) Современные авторы от Мишеля Фуко в “Археологии Знания” до Джорджа Лакоффа в книге “Женщины, Огонь и Опасные Вещи” используют Китайскую энциклопедию Борджеса, чтобы проиллюстрировать диапазон различных предположений, но сутью предположения является мнимая условность — политический символ, в некотором смысле, — всех навязанных культурой категорий. На одном уровне это предположение выражает полную правду и может поощрять смирение в борьбе с культурным империализмом. На другом уровне, наоборот, предположение выдает опасную ложь: оно наводит на мысль, что мы низошли до нигилизма, которым был так одержим Ницше и другие мыслители — мир, где все относительно, все направлено на присвоение, все принципы и отношения — на самом деле чисто субъективное предпочтение или, всего хуже, условное соглашение. Верим ли мы, что убийство животных для пищи плохо, например, становится вопросом, неразличимым от вопроса, случается ли нам с радостью есть фасоль, рис и тофу. Это особенно пагубная идея в эру, когда мы проживаем все больше и больше нашей жизни в киберпространстве, месте, где, почти по определению, большинство наших знакомых ориентиров пересмотрены или исчезли вовсе — поскольку это повсеместная тенденция, даже (и, возможно, особенно) среди наиболее просвещенных, забывать, что человеческие ценности и идеалы, которым мы вверяем себя, могут на самом деле быть универсальными и не должны зависеть от того, как наши конкретные культуры или наши самые последние технологии делят вселенную, которую мы населяем. Мой очень мудрый коллега из Йеля, покойный Арт Лефф, однажды заметил, что даже в мире без обусловленного Бога мы все еще можем договориться — даже если не можем 'доказать' математически, — что 'сжигать детей напалмом плохо'. Основные понятия Конституции, я убежден, не должны быть извращены или преданы забвению в темных тайниках киберпространства. Но сказав, что они не должны быть потеряны, трудно предсказать, что они действительно не будут потеряны.

Наоборот, без дальнейшего осмысления и осознания опасность ясна и указывает на то, что так будет. 'Роковой горизонт', за которым произойдут эти преобразования, уже ясно виден: Электронные взломщики, такие как Кевин Митник, не только не останавливаются перед взломом платных телефонов, но и вторгаются в NORAD — Компьютер Северо-Американского Оборонного Командования в Колорадо Спрингс — не в фильме “Военные игры”, а в реальной жизни. Менее вызывающие для национальной безопасности, но более повсеместно угрожающие компьютерные взломщики получают доступ к кредитной истории каждого человека из учреждений подобно TRW; делают платные телефонные звонки (и не только), используя номер любого человека; запускают программы-'черви', которые нарушат работу тысяч связанных между собой компьютеров; и распространяют 'компьютерные вирусы' через персональные компьютеры дома или на работе. Не только правительство чувствует угрозу от “компьютерной преступности”; владельцы и пользователи услуг частной информации, компьютерных досок объявлений, серверов доступа и сетей чувствуют себя также уязвимыми для этого нового поколения невидимых нарушителей. Ответ тех, кто чувствует опасность, бывает незамедлительным и жестким, как показывают несколько примеров. В марте прошлого года американские агенты спецподразделений организовали неожиданную облаву на предприятие Steve Jackson Games, мелкого производителя компьютерных игр в Остине, штат Техас, и конфисковали все бумажные и электронные черновики их новейшей фантастической ролевой игры “GURPS Cyberpunk”, называя игру 'настольной книгой для компьютерной преступности'. Прошлой весной примерно четверть следователей Казначейства Соединенных Штатов были привлечены к процессу прелюстрации электронных досок объявлений, по-видимому, выслеживая известных хакеров, подобных 'Acid Phreak' и 'Phiber Optik', в тех местах, которые один журналист назвал 'темные каньоны киберпространства'. В прошлом мае в теперь известной (точнее позорно известной) операции “Дьявол Солнца' более чем 150 секретных агентов сгруппировались в команду с государственными и локальными органами защиты правопорядка, а также с сотрудниками безопасности компаний AT&T, American Express, U.S. Sprint и рядом местных компаний Корпорации Bell, вооружились более чем двумя дюжинами ордеров на обыск и более чем несколькими пистолетами и конфисковали 42 компьютера и 23,000 гибких дисков в 14 городах от Нью-Йорка до Техаса. Их цель: свободно связанная группа подростков и двадцатилетних молодых людей, именуемая 'Legion of Doom”. Я не описываю фильм об Индиане Джонсе. Я говорю об Америке девяностых.

Проблема Архитектура Конституции может слишком легко начать казаться необычайно неуместной, или по крайней мере будет восприниматься несерьезно, в мире, построенном микропроцессором.

Сегодня я предлагаю обсудить пять аксиом нашего конституционного закона — пять основных предположений, которые, я верю, формируют метод, по которому Американские конституционные ученые и судьи рассматривают юридические вопросы, — и проверить, как они могут быть адаптированы для эпохи киберпространства. Мой вывод (и я попытаюсь здесь не слишком отступать от печатной строки) — в том, что создатели нашей Конституции были, конечно, очень мудрыми. Они завещали нам каркас на века, поистине удивительный документ, чьи принципы пригодны для всех времен и всех технологических ландшафтов.

Аксиома 1: Есть существенное различие между государственным и частным действием Первая аксиома, которую я обсужу, — предположение, что Конституция, с единственным исключением в виде Тринадцатой Поправки, запрещающей рабство, регулирует действие правительства, а не поведение частных лиц и групп. В статье, озаглавленной 'Искривление Конституционного Пространства', которую я написал для Гарвардского Правового Обозрения (Harvard Law Review) в ноябре 1989 года, я обсудил метаморфозы Конституции от Ньютоновых до Эйнштейновых и Хейзенберговых парадигм. Было обычным, на заре нашей истории, видеть Конституцию как 'Ньютоновскую в проекте со своими тщательно уравновешенными действиями и противодействиями, своими [географическими и институциональными] счетами и балансами'. (103 “Harv. L. Rev.” в 3.) На самом деле, во многих случаях современный конституционный закон все еще пойман в ловушку и остановлен этой парадигмой. Но сегодня по крайней мере некоторые новейшие конституционалисты имеют тенденцию думать и говорить на языке относительности, квантовой механики и теории хаоса. Это совершенно естественно может навести на мысль некоторых наблюдателей, что основная стратегия Конституции по децентрализации и разделению власти путем ограничения и фрагментирования правительственных полномочий в частности оказалась устаревшей.

Институциональное разделение властей между тремя федеральными ветвями правительства, географический раздел полномочий между федеральным правительством и правительствами пятидесяти штатов, признание национальных границ и, прежде всего, резкое различие между общественной и частной сферами делаются объектами насмешек как реликвии простого, предкомпьютерного века. Так Эли Ноам, в Первой Ithiel de Sola Pool Мемориальной Лекции, прочитанной в прошлом октябре в MIT, заметил, что компьютерные сети и сетевые ассоциации приобретают квази-правительственные полномочия, так как они обязательно берут на себя такие задачи, как посредничество при конфликтах интересов их абонентов, установка тарифов, создание своих собственных правил регистрации, доступа и отключения, а также установка де-факто своих собственных механизмов оплаты. Как сказал Профессор Ноам, 'сети становятся политическими образованиями', имея ввиду глобальные сети, которые не признают никаких государственных или региональных границ.

Ограничения на использование информации в одной стране (для обеспечения секретности, например) наводят на мысль об экспорте этой информации в другие страны, где она может быть проанализирована и затем использована выборочно в стране, пытающейся ее ограничить. 'Убежище Данных', напоминающее роль, которую играет Швейцария в банковской системе, может возникнуть, с некоторыми ограничениями, в области сохранения и обработки информации.

Невольно напрашивается вывод, что дабы обеспечить свободу слова и другие права пользователей этих частных сетей, судьи должны относиться к этим сетям не как к ассоциациям, которые имеют свои собственные права перед правительством, но как к виртуальным 'правительствам' в себе — как к образованиям, чьи индивидуальные права должны защищаться от имени Конституции. Такой вывод вводил бы в заблуждение своей простотой.

Существуют обстоятельства, конечно, когда неправительственные организации, подобные частно-собственным 'городам-компаниям' или же большим рынкам, должны быть подвергнуты законодательному и административному управлению через демократически ответственные институты, или же судебному управлению как если бы они были государственными объектами — но это может быть так же истинно (или так же ложно) для многонациональных корпораций или образований, или транснациональных религиозных организаций, или же сообществ маленьких городов, как и для компьютерных сетей. Было бы ошибочным предполагать, что только потому, что компьютерная доска объявлений, сеть или сервер доступа — это нечто похожее на рынок, правительство имеет так много конституционных обязанностей — или также полномочий, — чтобы гарантировать открытый общественный доступ к сети так же, как оно должно гарантировать открытый общественный доступ к частному супермаркету, такому как фигурировавший в решении Американского Верховного Суда от 1980 года знаменитый “PruneYard Shopping Center”, созданный по соседству с Сан Жозе. Нормы права, как установленные законом, так и созданные судьями, посредством которых каждое государство определяет частные права и обязанности, представляют собой характерные формы правительственных действий. Вот почему все государственные нормы о возложении ответственности на частных издателей, или о принятии решений, какие из частных договоров провести в жизнь, а какие аннулировать, должны быть подвергнуты внимательной проверке на их соответствие федеральной Конституции. Но основная проблема это только что правительства делают, либо через подобные нормы, либо через действия официальных представителей, что ограничивает Конституция Соединенных Штатов. И ничего подобного новой технологии не может неожиданно изгладить основное утверждение Конституции, ставящее правительство превыше всего и защищающее все частные объединения, большие и маленькие, от правительства.

Действительно, определенные технологии могли стать социально необходимыми — с тем, чтобы равный или по крайней мере минимальный доступ к основной мощности компьютера, например, мог быть такой же важной конституционной задачей, как и равный или по крайней мере минимальный доступ к участию в выборах, или к оспариванию решения через посредство юридической системы, или к начальному и среднему образованию. Но все это означает (или должно означать), что Конституционные ограничения правительства должны иногда приобретать форму внушительных положительных обязанностей, чтобы гарантировать доступ, а не только усиления отрицательных запретов на определенного рода посягательство или вторжение.

Сегодня, например, правительство находится под бременем положительной обязанности открывать уголовные суды для прессы и публики, по крайней мере там, где не были приняты подробные решения, что такая открытость могла бы нарушить судопроизводство.

Правительство находится также под бременем положительной обязанности предоставлять свободную юридическую помощь нуждающимся обвиняемым в уголовных преступлениях, обеспечивать быстрые суды, гарантировать точность подсчета бюллетеней во время выборов и объединять прежде разделенные школьные системы. Но эти случайные положительные обязанности не означают, или не должны означать, что аксиоматическое разделение Конституции между областью публичной власти и областью личной жизни должно отбрасываться. Так же не должна 'обязательность' информационных технологий обеспечивать лицензию для правительства, чтобы налагать ограничения на содержание, доступ, цены и другие виды управления. Книги необходимы большинству из нас, например, — но это не означает, что правительство должно обязательно быть в силах регулировать содержимое того, что поступает на полки книжных магазинов. Право частного владельца книжной лавки решать, какие книги закупить, а какие нет, какие книги выставить в открытую продажу, а какие в отделе ограниченного доступа, должно остаться незыблемым. И заметьте, это случайно не делает владельца книжной лавки 'издателем', кто ответственен за слова, напечатанные в книгах на ее полках. Это общее заблуждение считать, что в момент, когда сервер доступа или электронная доска объявлений начинает осуществлять права выбора того, кто может быть подключен к сети, он автоматически принимает ответственность службы новостей, радиостанции или автора.

Сервера доступа и доски объявлений - действительно 'книжные лавки' киберпространства; большинство из них организовывают и представляют информацию в компьютерном формате, а не генерируют свою собственную.

Аксиома 2: Конституционные границы частной собственности и личности зависят от переменных более значимых, чем общественная польза и технологическая возможность Вторая конституционная аксиома, тесно связанная с различием частного и общественного первой аксиомы, — что ум человека, тело и собственность принадлежат этому человеку, а не обществу в целом.

Некоторые верят, что киберпространство подвергает сомнению эту аксиому, поскольку его целая предпосылка лежит в существовании компьютеров, связанных в электронные сети передачи данных, которые обрабатывают цифровую информацию.

Поскольку такая информация может быть легко скопирована последовательностью единиц и нолей, все, что любой найдет в виртуальной реальности, может быть бесконечно воспроизведено. Я могу зарегистрироваться в компьютерной библиотеке, скопировать 'виртуальную книгу' на диск моего компьютера и послать копию в ваш компьютер, не создавая пустого места на чьей-то книжной полке. То же самое верно и для ценных компьютерных программ, стоящих сотни долларов, что создает серьезные проблемы незаконного копирования. Эта особенность приводит некоторых, таких как Ричард Штальман из Фонда Свободного Программного Обеспечения, к убеждению, что в киберпространстве все должны быть свободными — что информация не может никому принадлежать.

Другие, конечно, убеждены, что авторское право и патентование различных типов нужно, вероятно, чтобы были стимулы для создания 'собственности в киберпространстве' в первую очередь.

Излишне говорить, что ведутся оживленные дебаты о том, какой оптимальный набор стимулов должен быть предметом законодательной и общественной политики. Но единственный конституционный предмет спора, в сущности, не утилитарный или инструментальный выбор оптимальной политики.

Общественные решения о том, что должно подлежать индивидуальному присвоению, в значении, использованном Джоном Локком и Робертом Нозиком, и что должно оставаться в открытом общественном владении, — прежде всего политические решения.

Разумеется, есть некоторые конституционные ограничения этих политических решений.

Конституция не допускает все и вся превращать в частный товар.

Голоса избирателей, например, теоретически не могут быть куплены и проданы. Если Конституция должна быть прочтена (или исправлена) так, чтобы разрешить основную медицинскую помощь, кров, питание, юридическую помощь и, конечно же, компьютеризованные информационные сервисы рассматривать как простые товары, доступные только предложившему наивысшую цену, — все это ужасно тяжелые вопросы — как сейчас поняли жители Восточной Европы, когда они пытались разрабатывать свои собственные конституции. Но это не те вопросы, которые должны когда-либо быть перепутаны с вопросами о том, что технологически возможно, что действительно осуществимо, или что социально желательно.

Аналогично, Конституция не допускает обобществлять все и вся и превращать в общественное благо, доступное кому бы то ни было, кто в этом нуждается или 'заслуживает' больше всего. Я хотел бы надеяться, например, что правительство не может воспользоваться своей властью отчуждать частную собственность за компенсацию, чтобы 'взять' живые части тела подобно глазам, или почкам, или мозговой ткани для тех, кто нуждается в пересадке и хотели бы надеяться вести очень продуктивную жизнь. В любом случае, я уверен, что независимо от чего бы то ни было, конституционное право каждого из нас населять его или ее собственное тело и придерживаться его или ее собственных мыслей и поступков не должно зависеть исключительно от вычислений издержек-пользы, или от доступности технологических методов для безболезненного осуществления пересадок или для создания хороших искусственных замен.

Аксиома 3: Правительство не может управлять содержанием информации Третья конституционная аксиома, подобно первым двум, отражает глубокое уважение к целостности каждой личности и здоровый скептицизм по отношению к правительству.

Аксиома в том, что хотя информация и идеи имеют реальные результаты в общественном мире, это не в полномочиях правительства выбирать за нас с точки зрения содержания этой информации или оценки тех идей. Это понятие иногда ошибочно сводится к наивным частушкам ребенка о том, что 'палки и камни могут поломать мои кости, но слова никогда не могут ранить меня'. Любой, кого когда-либо называли чем-то ужасным дети в школьном дворе лучше знает, когда верить в такие вещи.

Действительная основа для смысла Первой Поправки — это не ложная предпосылка, что информация и идеи не имеют реального влияния, а убеждение, что информация и идеи слишком важны, чтобы доверять любому государственному цензору или наблюдателю. Если мы запомним это, и только если мы запомним это, мы сможем увидеть сквозь этот заманчивый довод, что в Век Информации свобода слова является роскошью, которую мы не можем больше себе позволить. Этот аргумент становится особенно заманчивым в контексте киберпространства, где последовательности нолей и единиц могут стать виртуальными формами жизни.

Компьютерные 'вирусы' бродят по информационным сетям, присоединяются к различным программам и нарушают работу компьютера.

Создание компьютерного вируса включает написание программы; затем программа воспроизводит себя и мутирует.

Применяемый код программы очень похож на ДНК. Если содержание информации — 'речь', и если Первая Поправка может быть применена в киберпространстве, почему не могут эти вирусы быть 'речью' — и не может их запись и распространение быть конституционно защищено? Для того, чтобы избежать этого кошмарного вывода, не должны ли мы сказать, что Первая Поправка неприменима в киберпространстве? Ответ будет нет. Речь защищена, но неожиданно выкрикнувший 'У!' на кардиологического пациента может все еще быть обвинен в убийстве.

Свобода слова является конституционным правом, но послание банковскому кассиру грабительской записки, которая гласит: 'Ваши деньги или ваша жизнь,' — может все еще быть наказана как ограбление.

Захват чего-то дневника может быть наказан как кража — даже если бы Вы собирались опубликовать это в книжной форме. И Верховный Суд за последние пятнадцать лет постепенно привел рекламу в охраняемые законом пределы, не сдерживая правительство от защиты потребителей от обманчивой рекламы. Вывод вкратце заключается в том, что конституционные принципы — достаточно тонки, чтобы охватывать такие значения. Они не должны нарушаться или отбрасываться.

Аксиома 4: Конституция основывается на нормативных понятиях человечества, которые открытия в науке и технологии не могут 'опровергнуть' Четвертая конституционная аксиома — в том, что человеческий разум — нечто высшее, чем физический информационный процесс. Эта аксиома, которая считает человеческие мыслительные процессы, как не полностью заменяемые на операции компьютерной программы, тем не менее сложными, не должна быть сбита с толку простой точкой зрения, что, поскольку компьютерные операции состоят не более чем из манипуляций состояниями “включено” и “выключено” миллиардов микрочипов, отсюда почему-то следует, что правительственный контроль или полная конфискация компьютеров и компьютерных программ не угрожает правам, декларируемым Первой Поправкой, поскольку человеческие мыслительные процессы непосредственно не вовлечены.

Сказать это было бы подобно заявлению, что конфискация правительством газетного печатного станка и завтрашнего утреннего выпуска ничего не делает над свободой слова, а включает только забирание металла, бумаги и чернил.

Особенно если конфискация или управление является результатом содержания информации, обрабатываемой или передаваемой, Первая Поправка, конечно, полностью причастна. Еще это признание, что информация, обрабатываемая компьютером, представляет собой нечто большее, чем простая последовательность механических или химических шагов, все еще оставляет потенциальный пробел между тем, что компьютеры могут делать в одиночку и в связи друг с другом — и что происходит в и между человеческими умами. Этот пробел, которому посвящается эта четвертая аксиома; само существование любого такого пробела является, как, я уверен, вы знаете, причиной важной дискуссии. Что если такие люди, как математик и физик Роджер Пенроуз, автор книги “Новый Ум Императора” (The Emperor's New Mind), заблуждаются в отношении человеческого ума? В этой вызывающей последней книге Пенроуз не соглашается с гуру Искусственного Интеллекта, или ИИ, который настаивает, что это только вопрос времени, когда человеческие мысли и чувства смогут быть в совершенстве смоделированы или воспроизведены посредством серий чисто физических операций — что они все просто полеты нейронов и потоки нейротрансмиттеров, являющиеся предметом отличного моделирования в подходящих компьютерных системах. Будет ли приверженец такой ортодоксальности ИИ, один из тех, кого Пенроуз не смог убедить, отрицать как несоответствующие киберпространству те конституционные защиты, которые основываются на предпосылке противо-ИИ, что сознание нельзя заменить на действительно причудливые компьютеры? Рассмотрим для примера Пятую Поправку, которая утверждает, что 'ни один человек не может быть . . . заставлен в любом уголовном деле свидетельствовать против себя'. Верховный Суд долго считал, что от подозреваемых могут потребовать, невзирая на эту защиту, привести доказательства, которые не являются 'свидетельствами' по сути — образцы крови, например, или даже экземпляры почерка или голоса. В прошлом году в деле, называемом “Штат Пенсильвания против Муница”, Верховный Суд посчитал, что ответы на простые вопросы, такие как 'когда был ваш шестой день рождения?' являются свидетельствами, поскольку такой вопрос, настолько простой, тем не менее требует продукта умственной деятельности и, следовательно, использует разум подозреваемого против него. Но что если наука могла в конечном счете описать мышление как процесс не сложнее, чем, скажем, езда на велосипеде или переваривание пищи? Может ли прогресс нейробиологии и компьютерной науки в конечном счете перевернуть предпосылки решения по процессу Муница? Я надеюсь, что нет.

Положения Конституции, правильно понятые, являются нормативными, а не описательными.

Философ Дэвид Хьюм был прав, когда учил, что ни одно 'должен' не может никогда логически происходить от 'есть'. Если мы должны когда-либо отказаться от конституционной защиты для действительно и изначально человеческого, этого не случится, поскольку робототехника, или генная инженерия, или информатика приведут нас к более глубоким истинам, но больше за счет того, что они совратят нас к еще более глубокой неразберихе. Наука и технология открывают свойства, создают возможности, предлагают несовместимости, создают угрозу. Они не изменяют, что есть 'хорошо' или что есть 'плохо'. Факт, что эти понятия иллюзорны и являются предметом бесконечного обсуждения, не делает их полностью зависимыми от современной технологии.

Аксиома 5: Конституционные принципы не должны изменяться со случайностями технологии В некотором смысле, этой пятой и последней конституционной аксиомой я должен убедить это собрание: что нормы Конституции, на их самом глубоком уровне, не должны изменяться под просто технологические преобразования. Наш конституционный закон развивается через юридическую интерпретацию, шаг за шагом, в процессе аргументации аналогией из прецедента. В лучшем случае, этот процесс идеально подходит для видения под поверхностью и извлечения более глубоких принципов из предшествующих решений. В худшем случае, тем не менее, тот же процесс может совершенно увязнуть в поверхностных аспектах предшествующих примеров, фиксируясь на несущественных деталях и не обращая внимания на лежащие в основе принципы и ценности. Когда в 1928 году в Верховном Суде были впервые представлены в качестве доказательства записи телефонного разговора и в процессе “Олмстед против Соединенных Штатов” постановлено, что такая запись не представляет собой “обыск” или “конфискацию” внутри значения запрета Четвертой Поправки на “несанкционированные обыски и конфискации”, причем большинство состава суда отметило, что Четвертая Поправка 'гласит, что обыск может быть произведен только над материальными вещами — человеком, домом, его бумагами или его имуществом', и заявило, что 'не было никакого обыска', когда телефонные разговоры подозреваемого записывались на пленку, поскольку язык Конституции 'не может расширяться и разворачиваться, чтобы включить телефонные провода, протянутые по всему миру из дома или офиса ответчика'. Кроме того, заявил Суд, прослушиваемые провода 'не являются частью его дома или офиса и представляют собой нечто вроде шоссейных дорог, вдоль которых они протянуты'. Даже для изучающего закон студента шестидесятых годов, как Вы можете себе представить, такое 'объяснение' покажется изумительно ненатуральным. Но доктрина “дела Олмстеда” все еще жива. Было бы замечательно в данный момент сравнить первую реакцию Верховного Суда на новую технологию в “деле Олмстеда” с такой же первой реакцией на новую технологию в процессе “Штат Мериленд против Крейга” в 1990 году — случай с закрытым телевидением, с которого мы начали эту дискуссию. В “деле Крейга” большинство Судей решили, что, когда в 18 веке Создатели Статьи об Очной Ставке включили туда гарантию двухсторонней физической очной ставки, они сделали так исключительно из-за того, что еще не стало технологически выполнимым для обвиняемого посмотреть своему обвинителю в глаза без возможности для обвинителя одновременно видеть обвиняемого. Если это технологическое препятствие удалено, решило большинство, односторонняя очная ставка теперь достаточна.

Достаточно того, что обвиняемый не подвергается уголовному осуждению на основе показаний, данных вне его присутствия. В “деле Олмстеда” большинство Судей решили, что, когда в 18 столетии авторы Четвертой Поправки использовали язык, в котором 'физический' звучит как гарантия против вторжений в частные владения или жилище человека, они сделали так не только потому, что физические вторжения были в то время единственной серьезной угрозой частной собственности, но и по отдельной и четкой причине, что неосязаемые вторжения просто не угрожают любым актуальным измерениям неприкосновенности личности, декларированным Четвертой Поправкой. В некотором смысле, “дело Олмстеда” бессмысленно толкует новую технологию вне Конституции, в то время как “дело Крейга” рассеянно толкует новую технологию в пределах Конституции. Но оба решения — по “делу Олмстеда” и по “делу Крейга” — имеют структурный эффект, выражающийся в защите Билля О Правах от угрозы, ставшей возможной благодаря новым информационным технологиям. В “деле Олмстеда” это было сделано путем неправдоподобного толкования текста Конституции, как если бы он представлял преднамеренное решение не расширять защиту от угроз, которых мыслители 18-го столетия просто не предвидели. В “деле Крейга” это было сделано путем отчасти более правдоподобной — но все еще бездумной — трактовки на вид явной конституционной связи двух аналитически отличных защит как отражающих ошибку технологического предвидения и воображения, в отличие от преднамеренного выбора ценности. В решении большинства по “делу Крейга” проявляется влияние понятного чувства того, как новая информационная технология может непосредственно защитить особенно вызывающую сострадание группу населения, детей, дающих показания, от травмирующего судебного опыта.

Решение большинства по “делу Олмстеда”, вероятно, отразило преувеличенные оценки того, как трудно будет признавать записи телефонных разговоров в качестве свидетельских показаний, даже если они полностью узаконены, и недостаточное осмысление того, как новая информационная технология может непосредственно угрожать всем нам. Хотя оба дела, как “Крейга”, так и “Олмстеда”, обнаружили неадекватное сознание того, как новые технологии взаимодействуют со старыми ценностями, “дело Крейга” по крайней мере кажется оправданным, даже при всех его заблуждениях, тогда как “дело Олмстеда” кажется совершенно неправильным. Около 23 лет тому назад, тогда еще выпускник юридического факультета, будучи ассистентом у Судьи Верховного Суда Поттера Стюарта, я работал над делом, включающем правительственный электронный надзор за подозреваемым — в форме небольшого устройства, подключенного снаружи к кабине телефона-автомата.

Поскольку вторжение в личные дела подозреваемого выполнялось без физического нарушения 'конституционно защищенной области', Федеральное Правительство решило, полагаясь на “прецедент Олмстеда”, что не было никакого 'обыска' или 'конфискации', и, следовательно, декларированное Четвертой Поправкой 'право людей быть неприкосновенными в их личностях, домах, бумагах и действиях от необоснованных обысков и конфискаций' просто не применялось.

Сначала были только четыре голоса за отмену “прецедента Олмстеда” и проведение Четвертой Поправки применительно к перехвату телефонных разговоров и электронному подслушиванию. Я могу с гордостью сказать, что, как 26-летний парень, я мог по крайней мере совсем немного сделать для изменения этого числа с четырех до семи — и аргумента, формально принятого большинством из семи Судей в декабре 1967 года, что Четвертая Поправка 'защищает людей, а не места'. (389 U.S. at 351). В решении по процессу “Кац против Соединенных Штатов” Верховный Суд, наконец, отказался от “прецедента Олмстеда” и многих решений, которые основывались на нем, и заключил, что определенная роль электронных телекоммуникаций в современной жизни, цели Первой Поправки защищать свободу слова, также как цели Четвертой Поправки защищать неприкосновенность личности требуют рассматривать как 'обыск' любое вторжение в тайну телефонных переговоров человека, с физическим нарушением или без него. К сожалению, девятью годами позже, в процессе “Смит против штата Мериленд”, Верховный Суд отступил от принципа “прецедента Каца”, посчитав, что не происходит никакого обыска и, следовательно, никакого ордера не нужно, когда полиция, с помощью телефонной компании, использует 'электронный журнал', автоматическое устройство, установленное на чей-то телефонной линии, которое записывает все набранные телефонные номера и время набора.

Верховный Суд, вопреки возражениям Судей Стюарта, Вреннана и Маршалла, не нашел законной надежду на неприкосновенность личности при наборе номеров, заключив, что цифры набора программно записываются телефонной компанией с целью выписки счета. Как удачно отмечено Судьей Стюартом, создавшим “прецедент Каца”, 'это наблюдение не более чем описание основной природы телефонных вызовов . . . . Этого просто не достаточно, чтобы сказать, после “дела Каца”, что нет законной надежды на неприкосновенность личности в наборе номеров, поскольку звонящий принимает на себя риск, что телефонная компания раскроет их полиции'. (442 U.S. at 746-747). Сегодня логика “дела Смита” используется, чтобы сказать, что люди не имеют надежды на неприкосновенность личности, когда они используют их беспроводные телефоны, поскольку они знают или должны знать, что радиоволны легко могут быть перехвачены! Легко быть пессимистичным насчет способа, которым Верховный Суд среагировал на технологическое изменение. Во многих отношениях “дело Смита”, к несчастью, более типично, чем “дело Каца”, по манере, в которой Суд повел себя.

Например, когда было изобретено кино, то в течение нескольких десятилетий после этого Суд считал, что кинопоказы не имели права на защиту Первой Поправки. Когда родилось общественное кабельное Телевидение, Суд препятствовал муниципальным попыткам предоставлять его за низкую плату путем установки правил, требующих от домовладельцев устанавливать небольшие кабельные блоки в их многоквартирных домах, включив их в сумму компенсируемого сбора от собственности. И в процессе “Красный Лев против FCC”, решение по которому принято двадцать два года тому назад, но все еще не отменено сегодня, Суд ратифицировал государственный контроль над содержанием телевизионных и радиовещательных передач с сомнительной логикой, что недостаток электромагнитных частот оправдывает не просто правительственную политику распродажи, произвольного распределения или другого нормирования частот согласно нейтральным правилам, но также более назойливое и зависимое от содержания государственное регулирование в форме так называемой 'доктрины справедливости'. Хотя Верховный Суд и нижестоящие федеральные суды выбрали отчасти более просвещенный метод в работе с кабельным телевидением, эти решения главным образом обнаруживают любопытную юридическую слепоту, как если бы Конституция должна вновь изобретаться с рождением каждой новой технологии. Суд интерпретирует Билль о Правах, созданный в конце 18-го века, пытаясь забыть, что, если его пункты читать в развивающейся и динамической манере, его ценности будут терять даже статическую защиту, которой они хоть раз воспользовались.

Забавно, но точность подлинных ценностей требует гибкости текстовой интерпретации. Это был Судья Роберт Борк, не известный за его гибкость, который однажды раскрыл глаза на это Судье Скалиа, и затем они вместе сели как коллеги в Апелляционном Суде Соединенных Штатов от Федерального Округа Колумбия.

Судебная ошибка в этой области имеет тенденцию приобретать форму поговорки, что при использовании современной технологии, от телефона до телевидения и компьютера, мы 'осознаем риск'. Но это естественно ставит вопрос. Судья Харлан в возражении, записанном два десятилетия тому назад, написал: 'Поскольку это задача закона формировать и планировать, также как зеркало и отражение, мы не должны. . . просто перечислять риски . . не изучая желательность подвергания им общества'. (“Соединенные Штаты против Уайта”. 401 U.S. at 786). И, я должен добавить, мы не должны просто перечислять риски без проверки того, как применение этих рисков ведет себя с такими фундаментальными ценностями Конституции как свобода, неприкосновенность личности и равенство.

Невозможность проверить только этот вопрос — это основная ошибка, которую, я считаю, сделали федеральные суды и Конгресс: · · · · · Урок, который должен быть извлечен, — то, что эти решения и эти ошибки не продиктованы Конституцией. Они являются решениями для нас, чтобы сделать в толковании этого величественного документа, и в осуществлении принципов, которые установлены Конституцией. Вывод Если моя собственная жизнь как юриста и ученого в сфере права могла бы оставить только одно наследие, я хотел бы, чтобы это было признание, что Конституция в целом 'защищает людей, а не места'. Если это должно произойти, Конституция в целом должна быть прочитана через технологически прозрачные линзы. Это то, что мы должны принять как правило истолкования или понимания, принцип, который можно назвать 'вывод киберпространства'. Это сделает соответствующую Двадцать Седьмую Поправку к Конституции, приличествующую 200-й годовщине Билля О Правах.

Будучи принятой сразу как конституционная поправка, или принятой постепенно как принцип интерпретации, что, я верю, должно быть признано даже без какого бы то ни было формального изменения языка Конституции, вывод, который я предложу, сделает для технологии в 1991 году то же, что, я думаю, сделала Девятая Поправка к Конституции, принятая в 1791 году, для текста.

Девятая Поправка гласит: 'Перечисление в Конституции определенных прав не должно быть объяснено отрицанием или принижением остальных поддерживаемых людьми'. Эта поправка обеспечивает дополнительную поддержку для долго осуждаемого, но теперь в основном принятого 'права неприкосновенности личности', которое Верховный Суд узаконил в таких решениях как знаменитый случай контроля над рождаемостью в 1965 году, “Грисволд против штата Коннектикут”. Простое послание Девятой Поправки: текст, использованный авторами Конституции и теми людьми, которые ее ратифицировали, не исчерпывает значения, которые признает наша Конституция.

Лучшие работы

Подобные работы

Иудаизм и Еврейский народ

echo "Смотри Иудаизм и Еврейский Народ ../rus_captions-koi/02-1.html PRIVATE Иудеи веровали в Единого Бога, не признавали человеческих жертвоприношений и совершали общественные богослужения. Многое и

Категории рода и одушевленности-неодушевленности и их выражение в некоторых языках мира

echo "Подобное разбиение существительных на классы может выражаться в грамматике языка (в окончаниях существительных) или семантически, то есть в лексике. Мы представили себе идеальную картину, когда

Лингвистика

echo "Однако за последние два десятилетия значительно выросло число работ, свидетельствующих об интересе и стремлении лингвистов к исследованию языковых явлений в широком экстралингвистическом контекс

Лингвистика

echo "Теоретическое осмысливание данной проблемы неразрывно связано с целями и задачами науки лингводидактики: стремление ученых-методистов найти наиболее рациональные методы преподавания иностранного

Использование интегрированных курсов при изучении иностранного языка

echo "Отсутствие рассмотренных в работе минусов не говорит об их отсутствии в природе, просто они настолько несущественны, что игнори - рование этих минусов не приведет к каким-либо побочным эффектам

Южнодунайские диалекты румынского языка

echo "Задачей данной работы является постановка вопроса о правомерности подобного подхода к рассмотрению статуса этих лингвистических комплексов. Работа состоит из трех частей. Первая часть посвящен

Организационные формы предпринимательской деятельности

echo "Например, в Соединенных Штатах в 1982 году из 16 миллионов фирм подавляющее большинство являлись единоличными владениями и их средние доходы составляли только 42400 долларов, партнерств было в 4

Переводы по английскому языку из учебника Л.Н. Адрианова

echo "Восстановив от удара невообразимого ужаса взрыва атомной бомбы по людям Хиросимы ученые спросили, как скоро они будут способны применить огромную мощность расщепляющегося ядра в мирных целях. Мн